Гончими псами летим через ночь по следу своих утрат. Путь безнадежен, но так суждено – мы знаем об этом, брат... ©
Rip, я тебе обещаю - все будет хорошо!
Просто нужно чуть-чуть потерпеть.
И как обещала, драббл в подарок.
Посреди насупленного зимнего леса, раздирая алыми когтями темнеющий небесный свод, заглушая пугающую тишину громким треском сгораемых бревен, словно отщелкивая уползающие секунды и минуты прошлого года, полыхал костер....
Нет, пламень, кропотливо сложенный всей Стаей в течение последней пары дней – считалось хорошей приметой для каждого, успеть положить хотя бы ветку хвороста до того, как огромные стволы сомкнуться шалашом над будущим ложем из углей и раскаленных камней. Считалось, что так закладываются сами основы жизни племени. Когда все сгорают в едином пламени, в единственную ночь смены одного года на другой. Когда давно ушедшие тропой предков спускаются с горних высей и вливаются в древний сакральный танец, исподволь исполняя любое желание своих потомков. Семейные пары, которым предстояло составлять самый ближний к костровищу круг, обычно просили у предков зарождения новой жизни и благополучия подрастающему поколению. Незамужние девы, облаченные в костюмы из выделанных оленьих шкур, танцевали чуть дальше, с замиранием сердца ожидая получить в дар обручальный наруч. Благо, что воинам, ограждающим этот многослойный и движущийся в едином ритме хоровод, предстояло сделать такой выбор, слушая веления сердца. Старшее поколение, да малые дети рассаживались по краю поляны, отбивая ладонями по барабанам и изредка подвывая в такт ликующей песне, растапливающей самые жестокие морозы конца декабря.
Единый ритуал для огромной семьи. Единый миг счастья для всех без исключения, равняющий и превозносящий. Единый, ровный пульс на всех, когда в голову не может прийти и тени мысли, что за священным моментом могут наблюдать.
Франц и сам не понимал, что понесло его в этот лес. Сюда его не приглашали, к слову, даже не упоминали вслух о таком празднике, как и о способе оборотней отмечать такое, по сути мелочное, изменение. Для обитателя Ада, естественно. Во время своего человеческого существования, инкуб так же поддавался круговерти мишуры, елочных лап и сладкого предвкушения изменений наступающего года. Который будет в разы лучше этого, ставшего неотвратимо старым.
А вот после смерти ему было не до того.
Но сегодня все было по-другому. Начиная со «случайной» встречи с блистательным начальством. С сегодняшнего дня Франц дал себе зарок начинать бояться сразу, стоит только зажечься предвкушающему огоньку в лисьих глазах госпожи. Поскольку с привычного уже разбора полетов за последний месяц с деликатным моральным мордобоем, он внезапно переместился пред светлые очи хозяина. Точнее Повелителя.
Люцифер с вежливостью сытого питона смотрел на застывшего в полупоклоне слугу, готового то ли перекинуться в собачью ипостась и накрыть лапами особо ценный нос. То ли замереть в такой позе на веки вечные. Поскольку от его светлости можно ждать чего угодно. Чего угодно. Только не индульгенции.
Повелитель медленно встал с кресла (до инкуба только дошло, что он оказался не в тронном зале, а судя по всему в личном покое Сатаны) и так же неспешно подошел ближе к подчиненному, для полноты эффекта обойдя его кругом. Франц медленно сглотнул, в красках представляя, как его сейчас развоплотят или бросят на самые нижние круги, осаждаемый только одной мыслью – за что?
Но развернувшийся перед носом пергамент оказался пресловутым громом посреди ясного неба. Непосвященный не понял бы, чего такого может содержаться в латинских словах, но натренированный взгляд теперь уже бывшего раба отмечал только отдельные слова – «отпущен», «свобода», «продолжение рода».
Старинный манускрипт, о котором простым бесам оставалось только мечтать. Точнее, оставалось мечтать только тем, что выбились в элиту и смогли найти в жизни другие радости, кроме мучения попавших в их власть грешников и клятвенных обещаний натянуть ангелам перья на задницу. Индульгенция самого Сатаны позволяла демону стать вольноотпущенным – выйти на землю без оглядки, хоть обустроить там свой быт. Завести род. Не привлекаться к боевым действиям и различным акциям без особой нужды, только по приказанию самого «владельца». Обмерший от свалившейся свободы, Франц недоверчиво смотрел на переливающиеся золотом росписи. Знаменосец, Страж и Наблюдатель. Если в прихоть Цербера и Фаллен, инкуб худо-бедно мог поверить, то в решение Азазель отпустить одну из любимых игрушек из когтистых лапок…
- Ты будто не рад, - пауза и правда затянулась. Франц верноподданнически рухнул на одно колено, прижимая драгоценную бумагу к груди. И ощущал, как в сердце расправляет крылья пресловутая синяя птица.
Счастье. Искристое, как мелкая снежная крошка, сыплющаяся с древесных лап, такое же эфемерное. И живое.
И теперь, стоя под защитой мощных стволов, Франц наблюдал за потаенным обрядом английской Стаи, отчего-то захваченный этим нехитрым действом. Странно, но раньше он воспринимал эти ритуалы и священнодействия с большим скепсисом, не разделяя уверенности в том, что пресловутые духи предков посещают своих детей. В этом сером мире, раздираемом Светом и Тьмой, не могло быть других красок. Тем более таких метафизичных. Тем более, строящихся на одной лишь вере. Теперь не казавшейся такой уж слепой.
Грохот барабанов и вливающийся в мелодию волчий вой, от проникновенности которого по коже маршируют мурашки. Изгибающиеся в самозабвенной пляске разгоряченные тела, по которым наравне с потом и тающим снегом сбегают потеки краски, размывая вязь рунических символов. Поднимающееся из глубин естества желание влиться в это, с одной стороны хаотическое, а с другой такое упорядоченное движение. Стать одним из всех. Настичь, словно бы ускользавшую до сей поры возлюбленную, оградить её собой от чужих несмелых взглядов и с триумфальным рыком стать неразделимыми вовеки. Захваченный жарким предвкушением инкуб всем телом подался вперед, наконец, заметив посреди среднего кольца танцевавших Келайно. Древесная кора жалобно затрещала под впившимися в неё пальцами, но мужчине было не до того.
В отсветах пламени кожа молодой женщины мерцала как летний мед. В распущенных темных прядях мелькали крошечные бусы и перышки, заставляя судорожно припоминать, когда в последний раз он видел её такой. Открытой. Свободной. Наполненной диким ликованием и торжеством самой жизни в ту пору, когда ей полагалось спать глубоким сном. И тонкие одежды из оленьих шкур ни капельки не отрезвляли – для разошедшегося инкуба, внезапно взревновавшего волчицу ко всему миру, её было даже слишком мало. Не хватало еще позволить кому-то другому протянуть к ней руки. Даже подумать о такой возможности.
Темные глаза демона полыхнули багрянцем. Нет уж. Теперь ему никто не помешает. С трудом дождавшись короткой паузы в танце, в которую неподозревающая Келайно оказалась ближе всего к подступающим теням, Франц шагнул ей навстречу. Широко усмехнулся в ответ на изумленный взгляд и на всякий случай прикрыл рот ладонью, прижимая к себе податливое тело и упиваясь сладостным ароматом.
Это было чистейшее безумие – украсть Старейшину посреди праздника. Равно как и остаться в поле если не зрения, то чутья волков. С такой добычей стоило нестись к самым границам, а то и дальше.
Но провидение хранило сумасброда от опасности – в эту ночь не одну девушку утащили подальше от любопытных глаз. Или это была сложная система случайностей?
Как и то, что приученный к хоть какому-то базовому уюту демон утопал в рассыпчатом снегу с сдавленным рыком сдирая последние покровы условностей и запретов. В этом мире, только зародившемся и даже не успевшем сделать первых шагов, имело смысл только общение кожа к коже. Смешанное дыхание и полное первобытной страсти сияние темно-коричневых глаз. Франц, сгорая в очистительном огне, каждым касанием поклонялся своей обретенной богине, бессильный оторваться от пышной груди и манящей впадины внизу живота. Мышцы перекатывались под смуглой кожей – стоит только зазеваться, и волчица окажется на свободе, безжалостно стиснет бока коленями и вцепится клыками в сонную артерию, пуская вдоль позвоночника волну ужаса, сладкой похоти и преклонения добычи перед хищником. Даже обладая ею, вонзая самое себя в сокровенные глубины, невозможно избавиться от выкручивающего нервы осознания – смерть рядом. Она прекрасна, раскрепощена и глуха к мольбам и стонам. Жадно вбирая в себя плоть, Келайно раздирала когтями его грудь, волнообразно изгибалась, будто еще пребывая мыслями у костра. Приникала ластящейся кошкой вниз, дразня острыми сосками саднящие царапины, ласково вылизывала выступившие капельки крови. Прикусывала губы и выворачивалась из объятий, ведомая лишь эгоизмом накатывающего удовольствия. Слепая ко всему остальному.
И неизмеримо доверчивая – прижимающаяся всем телом разом, приникающая губами к острым скулам. Дрожь волнами прокатывалась по уставшему телу, распространяя дурманящую негу, укрепляя связь одной половины с другой до звона натянутой струны. Франц смог лишь сцепить пальцы на спине задремавшей возлюбленной в замок и последним отголоском угасающей мысли перенести их обоих в спальню волчицы.
Наступающее утро нового года было искристо-ясным и прозрачным в своей чистоте. Письмена судьбы еще не легли на его чистые страницы. Обитатели мира еще не почувствовали произошедших изменений. Для этого потребуется чуть больше времени – возможно, несколько недель?
Просто нужно чуть-чуть потерпеть.
И как обещала, драббл в подарок.
Посреди насупленного зимнего леса, раздирая алыми когтями темнеющий небесный свод, заглушая пугающую тишину громким треском сгораемых бревен, словно отщелкивая уползающие секунды и минуты прошлого года, полыхал костер....
Нет, пламень, кропотливо сложенный всей Стаей в течение последней пары дней – считалось хорошей приметой для каждого, успеть положить хотя бы ветку хвороста до того, как огромные стволы сомкнуться шалашом над будущим ложем из углей и раскаленных камней. Считалось, что так закладываются сами основы жизни племени. Когда все сгорают в едином пламени, в единственную ночь смены одного года на другой. Когда давно ушедшие тропой предков спускаются с горних высей и вливаются в древний сакральный танец, исподволь исполняя любое желание своих потомков. Семейные пары, которым предстояло составлять самый ближний к костровищу круг, обычно просили у предков зарождения новой жизни и благополучия подрастающему поколению. Незамужние девы, облаченные в костюмы из выделанных оленьих шкур, танцевали чуть дальше, с замиранием сердца ожидая получить в дар обручальный наруч. Благо, что воинам, ограждающим этот многослойный и движущийся в едином ритме хоровод, предстояло сделать такой выбор, слушая веления сердца. Старшее поколение, да малые дети рассаживались по краю поляны, отбивая ладонями по барабанам и изредка подвывая в такт ликующей песне, растапливающей самые жестокие морозы конца декабря.
Единый ритуал для огромной семьи. Единый миг счастья для всех без исключения, равняющий и превозносящий. Единый, ровный пульс на всех, когда в голову не может прийти и тени мысли, что за священным моментом могут наблюдать.
Франц и сам не понимал, что понесло его в этот лес. Сюда его не приглашали, к слову, даже не упоминали вслух о таком празднике, как и о способе оборотней отмечать такое, по сути мелочное, изменение. Для обитателя Ада, естественно. Во время своего человеческого существования, инкуб так же поддавался круговерти мишуры, елочных лап и сладкого предвкушения изменений наступающего года. Который будет в разы лучше этого, ставшего неотвратимо старым.
А вот после смерти ему было не до того.
Но сегодня все было по-другому. Начиная со «случайной» встречи с блистательным начальством. С сегодняшнего дня Франц дал себе зарок начинать бояться сразу, стоит только зажечься предвкушающему огоньку в лисьих глазах госпожи. Поскольку с привычного уже разбора полетов за последний месяц с деликатным моральным мордобоем, он внезапно переместился пред светлые очи хозяина. Точнее Повелителя.
Люцифер с вежливостью сытого питона смотрел на застывшего в полупоклоне слугу, готового то ли перекинуться в собачью ипостась и накрыть лапами особо ценный нос. То ли замереть в такой позе на веки вечные. Поскольку от его светлости можно ждать чего угодно. Чего угодно. Только не индульгенции.
Повелитель медленно встал с кресла (до инкуба только дошло, что он оказался не в тронном зале, а судя по всему в личном покое Сатаны) и так же неспешно подошел ближе к подчиненному, для полноты эффекта обойдя его кругом. Франц медленно сглотнул, в красках представляя, как его сейчас развоплотят или бросят на самые нижние круги, осаждаемый только одной мыслью – за что?
Но развернувшийся перед носом пергамент оказался пресловутым громом посреди ясного неба. Непосвященный не понял бы, чего такого может содержаться в латинских словах, но натренированный взгляд теперь уже бывшего раба отмечал только отдельные слова – «отпущен», «свобода», «продолжение рода».
Старинный манускрипт, о котором простым бесам оставалось только мечтать. Точнее, оставалось мечтать только тем, что выбились в элиту и смогли найти в жизни другие радости, кроме мучения попавших в их власть грешников и клятвенных обещаний натянуть ангелам перья на задницу. Индульгенция самого Сатаны позволяла демону стать вольноотпущенным – выйти на землю без оглядки, хоть обустроить там свой быт. Завести род. Не привлекаться к боевым действиям и различным акциям без особой нужды, только по приказанию самого «владельца». Обмерший от свалившейся свободы, Франц недоверчиво смотрел на переливающиеся золотом росписи. Знаменосец, Страж и Наблюдатель. Если в прихоть Цербера и Фаллен, инкуб худо-бедно мог поверить, то в решение Азазель отпустить одну из любимых игрушек из когтистых лапок…
- Ты будто не рад, - пауза и правда затянулась. Франц верноподданнически рухнул на одно колено, прижимая драгоценную бумагу к груди. И ощущал, как в сердце расправляет крылья пресловутая синяя птица.
Счастье. Искристое, как мелкая снежная крошка, сыплющаяся с древесных лап, такое же эфемерное. И живое.
И теперь, стоя под защитой мощных стволов, Франц наблюдал за потаенным обрядом английской Стаи, отчего-то захваченный этим нехитрым действом. Странно, но раньше он воспринимал эти ритуалы и священнодействия с большим скепсисом, не разделяя уверенности в том, что пресловутые духи предков посещают своих детей. В этом сером мире, раздираемом Светом и Тьмой, не могло быть других красок. Тем более таких метафизичных. Тем более, строящихся на одной лишь вере. Теперь не казавшейся такой уж слепой.
Грохот барабанов и вливающийся в мелодию волчий вой, от проникновенности которого по коже маршируют мурашки. Изгибающиеся в самозабвенной пляске разгоряченные тела, по которым наравне с потом и тающим снегом сбегают потеки краски, размывая вязь рунических символов. Поднимающееся из глубин естества желание влиться в это, с одной стороны хаотическое, а с другой такое упорядоченное движение. Стать одним из всех. Настичь, словно бы ускользавшую до сей поры возлюбленную, оградить её собой от чужих несмелых взглядов и с триумфальным рыком стать неразделимыми вовеки. Захваченный жарким предвкушением инкуб всем телом подался вперед, наконец, заметив посреди среднего кольца танцевавших Келайно. Древесная кора жалобно затрещала под впившимися в неё пальцами, но мужчине было не до того.
В отсветах пламени кожа молодой женщины мерцала как летний мед. В распущенных темных прядях мелькали крошечные бусы и перышки, заставляя судорожно припоминать, когда в последний раз он видел её такой. Открытой. Свободной. Наполненной диким ликованием и торжеством самой жизни в ту пору, когда ей полагалось спать глубоким сном. И тонкие одежды из оленьих шкур ни капельки не отрезвляли – для разошедшегося инкуба, внезапно взревновавшего волчицу ко всему миру, её было даже слишком мало. Не хватало еще позволить кому-то другому протянуть к ней руки. Даже подумать о такой возможности.
Темные глаза демона полыхнули багрянцем. Нет уж. Теперь ему никто не помешает. С трудом дождавшись короткой паузы в танце, в которую неподозревающая Келайно оказалась ближе всего к подступающим теням, Франц шагнул ей навстречу. Широко усмехнулся в ответ на изумленный взгляд и на всякий случай прикрыл рот ладонью, прижимая к себе податливое тело и упиваясь сладостным ароматом.
Это было чистейшее безумие – украсть Старейшину посреди праздника. Равно как и остаться в поле если не зрения, то чутья волков. С такой добычей стоило нестись к самым границам, а то и дальше.
Но провидение хранило сумасброда от опасности – в эту ночь не одну девушку утащили подальше от любопытных глаз. Или это была сложная система случайностей?
Как и то, что приученный к хоть какому-то базовому уюту демон утопал в рассыпчатом снегу с сдавленным рыком сдирая последние покровы условностей и запретов. В этом мире, только зародившемся и даже не успевшем сделать первых шагов, имело смысл только общение кожа к коже. Смешанное дыхание и полное первобытной страсти сияние темно-коричневых глаз. Франц, сгорая в очистительном огне, каждым касанием поклонялся своей обретенной богине, бессильный оторваться от пышной груди и манящей впадины внизу живота. Мышцы перекатывались под смуглой кожей – стоит только зазеваться, и волчица окажется на свободе, безжалостно стиснет бока коленями и вцепится клыками в сонную артерию, пуская вдоль позвоночника волну ужаса, сладкой похоти и преклонения добычи перед хищником. Даже обладая ею, вонзая самое себя в сокровенные глубины, невозможно избавиться от выкручивающего нервы осознания – смерть рядом. Она прекрасна, раскрепощена и глуха к мольбам и стонам. Жадно вбирая в себя плоть, Келайно раздирала когтями его грудь, волнообразно изгибалась, будто еще пребывая мыслями у костра. Приникала ластящейся кошкой вниз, дразня острыми сосками саднящие царапины, ласково вылизывала выступившие капельки крови. Прикусывала губы и выворачивалась из объятий, ведомая лишь эгоизмом накатывающего удовольствия. Слепая ко всему остальному.
И неизмеримо доверчивая – прижимающаяся всем телом разом, приникающая губами к острым скулам. Дрожь волнами прокатывалась по уставшему телу, распространяя дурманящую негу, укрепляя связь одной половины с другой до звона натянутой струны. Франц смог лишь сцепить пальцы на спине задремавшей возлюбленной в замок и последним отголоском угасающей мысли перенести их обоих в спальню волчицы.
Наступающее утро нового года было искристо-ясным и прозрачным в своей чистоте. Письмена судьбы еще не легли на его чистые страницы. Обитатели мира еще не почувствовали произошедших изменений. Для этого потребуется чуть больше времени – возможно, несколько недель?
@темы: Полет фантазии, Бред писательский, Музыка для души, Волки, Откуда у Львёны руки растут, Алые Хроники, Tvarius Grafomanius, Слушаем
-
-
04.12.2011 в 17:37-
-
04.12.2011 в 17:48^^ пожалуйста, милая)))
-
-
04.12.2011 в 17:48-
-
04.12.2011 в 17:53^^ пасибааа!!